Юрий Белов: Диалектика единства

Что нужно видеть за ленинской строкой

Диалектическое единство классового и национального было заявлено Лениным в самом начале его теоретической деятельности. Подчеркнем это особо, поскольку критики ленинизма пытаются выдать его за эдакое учение, которое отличается узкоклассовой одномерностью, пренебрежением всего национального.

В 1902 году в работе Ленина «Что делать?» (перекличка с Чернышевским) можно было прочесть: «Национальные задачи (выделено мной.— Ю.Б.) русской социал-демократии таковы, каких не было еще ни перед одной социал-демократической партией в мире. Нам придется ниже говорить о тех политических и организационных обязанностях, которые возлагает на нас эта задача освобождения всего народа от ига самодержавия. Теперь же мы хотим лишь указать, что роль передового борца может выполнить только партия, руководимая передовой теорией. А чтобы хоть сколько-нибудь конкретно представить себе, что это означает, пусть читатель вспомнит о таких предшественниках русской социал-демократии, как Герцен, Белинский, Чернышевский и блестящая плеяда революционеров 70-х годов; пусть подумает о том всемирном значении, которое приобретает теперь русская литература».

Первое, что обращает на себя внимание в данном ленинском положении,— это постановка национальных задач (в приложении к России — общенациональных). Главная из них — освобождение всего народа от ига самодержавия. Именно она, эта постановка, есть необходимое условие, позволяющее подняться пролетариату до положения национального класса или до положения ведущего класса нации. Ленин формулирует идею освобождения от власти самодержавия как идею политическую и классовую, предполагающую в своём осуществлении классовую борьбу русских пролетариев, руководимых партией, вооруженной научной теорией. Но он формулирует её и как идею национальную, отражающую интересы всей нации. Классовое и национальное сливаются в диалектическом единстве, во взаимосвязи и взаимодействии как два различных явления одного целого — общественного сознания.

Обращаясь к современной России, можно сказать то же самое: поставленная КПРФ общенациональная задача национализации олигархической собственности в ведущих отраслях экономики (прежде всего — в ресурсодобывающей) только тогда в действительности станет общенациональной, когда она будет осознана как настоятельная необходимость большинством граждан России, когда классовое содержание этой задачи перейдет на уровень национального сознания. Но заметим при этом, следуя Марксу, что влияние идеи в обществе (в данном случае идеи национализации олигархической собственности) зависит не только от её содержания, но и от степени её распространения (пропаганды) в массах. Идеи, не затрагивающие коренных социальных, экономических и политических интересов нации, не овладевшие сознанием её большинства, умирают, сколь бы ни отличались они классовой и национальной заострённостью.

Особого внимания в анализируемом ленинском положении заслуживает тот факт, что автор «Что делать?», говоря о партии, руководимой передовой теорией, предлагает читателю вспомнить о великих предшественниках русской социал-демократии. Он называет имена выдающихся мыслителей России XIX века — Герцена, Белинского, Чернышевского — и напоминает о блестящей плеяде революционеров 70-х годов. В их ряду, заметим от себя,— имена достойные, известные каждому просвещенному человеку: теоретики народничества — Лавров, Бакунин, Ткачёв; народники, обладавшие большим практическим опытом,— Кравчинский, Квятковский, Лопатин, Плеханов, Морозов, Фигнер и другие. Близкий к ним, но стоящий особняком Кропоткин.

Всё это имена людей высочайшей культуры и революционеров без страха и упрёка. Герцена хорошо знала просвещенная Европа не только как человека энциклопедического ума и яркого обличителя крепостничества в России, но и как критика мещанства европейской буржуазности. Труды Чернышевского привлекли внимание Маркса, он называл русского революционного демократа одним из крупных и оригинальных экономистов современности. Среди зарубежных друзей Маркса и Энгельса был Лавров, которого они считали человеком недюжинного ума, разносторонних научных знаний, революционером-практиком (от него они узнали о Парижской коммуне, в дни которой он был в центре событий). Князь Кропоткин, поначалу близкий к народовольцам, стал основателем теоретического анархизма и приобрел международную известность как крупнейший ученый — географ (автор теории ледникового периода), историк (его фундаментальная книга «История Великой французской революции» — одно из серьезнейших исследований на эту тему), философ, просветитель. Имя Плеханова — в 70-х годах народовольца, позже выдающегося марксиста — стоит в первом ряду славных имен не только русской, но и европейской социал-демократии. Глубокий знаток марксизма и истории мирового искусства.

Всё это имена, составляющие национальную гордость великороссов и всей многонациональной России. Они вошли в наше национальное сознание. Как вошло в него и явление, не имеющее аналога в мировой истории,— хождение молодых революционеров в народ. В 1873—1874 гг. тысячи их (!), порвавших с семьями (многие — с весьма обеспеченной жизнью титулованного дворянства), бросивших учебу в университетах и гимназиях, пошли в деревни и сёла «сеять разумное, доброе, вечное». Большинство участников народнического движения было арестовано, брошено в тюрьмы, отправлено на каторгу. Многие поплатились жизнью за свой вызов власти. Но это не сломило народников, а привело их к мысли «поселения в народе». Молодые энтузиасты вновь направились в деревни, стремясь проникнуть в крестьянскую массу в качестве фельдшеров, учителей, писарей, сезонных рабочих и даже батраков. Сегодня всё это — имена революционеров-демократов, народников, народовольцев, их деяния пытаются вычеркнуть из национального сознания соотечественников. Понятно почему: отсюда дорога ведёт к марксизму, к Ленину.

Что объединяло всех революционеров-семидесятников, так это взгляд на русскую сельскую общину как основу перехода к социализму, минуя капитализм. Минуя — не получилось. Но коллективизм общинного бытия определил психологию русского крестьянина и пролетария и придал национальное своеобразие их революционной (классовой) борьбе. Его емко охарактеризовал Ленин: «русский революционный размах».

Именно коллективизм стремится искоренить сегодня буржуазная власть, преследуя цель — радикальным образом изменить национальное сознание русского и других народов нашей страны, отравить его ядом буржуазного индивидуализма. Революционеры-семидесятники первыми увидели эту угрозу в России XIX века, в чем состоит их несомненная историческая заслуга.

Национальное сознание не внесоциально и не внеисторично. Оно вмещает в себя историю борьбы за свободу и социальную справедливость, в том числе историю того конкретного периода, когда крестьянство, образующее громадное большинство народа, молчало, не откликаясь ни на призывы революционных демократов, ни на самоотверженное подвижничество народников. Но народная, общественная память сохранила эту историю в содержании национального сознания. К нему и обратился Ленин, чтобы думающий читатель осознал: Россия выстрадала необходимость передовой теории, необходимость партии, руководимой этой теорией — теорией марксизма.

Он далее усиливает своё обращение к чувству национальной гордости читателя, предлагая ему подумать о том всемирном значении, которое приобретает теперь русская литература. Нет нужды доказывать, что последняя есть форма национального сознания наравне с исторической памятью и религией.

Великая русская литература тем отличается от других великих литератур мира, что глубоко социальна. Все русские литературные гении, от Пушкина до Толстого, преисполнены чувством негодования от той социальной несправедливости, что царила в России и являлась её национальным позором. Русская литература первой возвысила голос в защиту «маленького человека» («Станционный смотритель» Пушкина, «Шинель» Гоголя). Одной из первых она заявила тему «народ и власть» («Борис Годунов» Пушкина). Никакая другая из великих литератур мира не представила так художественно мощно народ главным героем, как это сделала русская литература («Война и мир» Толстого). Она, что главное в ней, антибуржуазна по своему содержанию и направленности и потому не в чести у нынешней власти. Её героев нет на кино- и телеэкранах. Они становятся неузнаваемыми под топором театральных постмодернистов.

Как видим, Ленин в «Что делать?», обращаясь к классовому сознанию читателя, одновременно затрагивает и его национальное сознание. Делает это не прямо, а опосредованно, касаясь его исторической и литературной (художественной) памяти и, что чрезвычайно важно, выводя его на уровень национальных задач, имеющих классовое содержание. Диалектическое единство классового и национального присутствует у Ленина всегда, даже тогда, когда оно прямо не заявлено в тексте его сочинений. Ищите его в контексте и непременно обнаружите.

Наблюдать классы во всех проявлениях их жизни

Одним из примеров названного единства может служить ленинское определение классового сознания в «Что делать?»: «Сознание рабочих масс не может быть истинно классовым сознанием, если рабочие на конкретных и притом непременно злободневных (актуальных) политических фактах и событиях не научатся наблюдать каждый из других общественных классов во всех проявлениях умственной, нравственной и политической жизни этих классов; не научатся применять на практике материалистический анализ и материалистическую оценку всех сторон деятельности и жизни всех классов, слоев и групп населения».

Рассматривая жизнь современной России сквозь призму развитого классового сознания, то есть сознания, отражающего все явления социальной действительности в их взаимосвязи и взаимодействии, иными словами, отражающего их диалектически — в единстве многообразного бытия, мы увидим, как в умственной, нравственной и политической жизни различных классов происходит деформация их национального сознания.

В интересах не знающего границ группового эгоизма новоявленных олигархов и обслуживающей их коррумпированной бюрократии разрушены и окончательно добиваются недавно еще мощное индустриальное производство, достаточно развитое для обеспечения страны сельское хозяйство, передовая наука и культура, лучшая в мире система образования и просвещения. Всё, что составляло общенациональную гордость граждан СССР, да и само Советское государство, осталось в прошлом — в исторической памяти. Отразилось ли это на национальном сознании людей? Несомненно. Чувство оскорблённой национальной чести возникло у большинства, и новая власть делает всё, чтобы подавить его. Увы, в немалой степени ей это удается. Вот уже почти два десятилетия продолжается умственное и нравственное распутство, охватившеё не только богатых, но и немалую часть людей среднего достатка и просто бедных. Культивируется мышление по формуле «деньги решают всё!» Проказа бездумного потребительства, что на грани идиотизма — «поймай и держи кайф!», «оттянись со вкусом!», «лови миг удачи!» — поразила слабых и отчаявшихся, всё более погружая их в бездну духовной нищеты. Иррациональный образ жизни, в котором нет места честному труду, святой любви, совести, превратил миллионы молодых (и не только молодых), пораженных наркоманией, пьянством, вынужденным поначалу, а затем и привычным тунеядством, в отбросы общества. Создана мощная индустрия, среда дебилизации населения: попсовая культура, массовый юмор с гламурным развратом, телекиллерские сериалы, реклама бесстыдной жизни, массовый психоз фанатов от спорта, фабрики «звёзд». О какой национальной чести и достоинстве, о какой любви к Родине здесь, где всё на продажу, может идти речь?!

Но жива еще историческая память о великом советском прошлом, есть еще великая русская и советская литература, живы люди — носители ценностей истинного патриотизма, являющегося первоклеткой национального сознания. Всё это — источники сопротивления космополитизму и имитируемому властью государственному патриотизму. В последнем изо всех сил пытается преуспеть «Единая Россия», да и «Справедливая» с ЛДПР от неё не отстают.

Чтобы подорвать основу возрождения былого классового и национального, в целом — советского социалистического сознания, правящий режим идет на деформацию исторической памяти: фальсифицирует историю, и не только советскую, но и всю предшествующую ей историю борьбы за свободу и социальную справедливость. Из национальной памяти искореняются имена борцов: Пугачёва, Разина, Радищева, декабристов, Герцена, Белинского, Чернышевского, революционеров 70-х годов XIX века. Тем самым прерывается связь между ними и Лениным и Сталиным, дабы представить революционных гениев, их соратников чуждыми российской истории, якобы появившимися из ниоткуда. При всём сказанном резко сокращаются учебные курсы русского языка и литературы в школах. Иначе говоря, удар наносится по главным формам национально-патриотического воспитания. Всё это делается под видом реформирования системы образования в соответствии со спросом на рынке труда на конкурентоспособного работника. Рынок, дескать, в патриотической мотивации труда, в национальной гордости и чести не нуждается — нет на них спроса.

Венцом умственного оскопления подрастающих поколений, их принуждения к духовно-нравственному оскудению стало введение Единого государственного экзамена (ЕГЭ). Образование при Фурсенко стало практически платным, разделило молодежь по классовому принципу: кесарю — кесарево, слесарю — слесарево. Дети богатых и сверхбогатых становятся магистрами в элитарных учебных заведениях Европы и США. Дети пролетариев в лучшем случае получают удостоверение бакалавра (человека с недовысшим образованием), а в худшем, наиболее частом, типичном случае — на всю жизнь лишаются возможности получить высшее образование. Интеллигентствующие мещане — приспособленцы с учеными степенями и званиями профессоров и академиков, образующие социальный слой прислужников власти (себя они предпочитают называть интеллектуальной элитой), те самые мещане, что с вожделением принялись фальсифицировать историю по соизволению свыше, на все лады стали доказывать прогрессивность пресловутой реформы Фурсенко.

А что же наше учительство, работники вузов? Ропщут, решаясь на единственно возможную для них смелость — держать против правительства фигу в кармане. Но не все — есть и смело заявляющие, что вопрос интеллектуальной безопасности страны решается в школе, и то, как он решается сегодня, противоречит этой безопасности. Им сочувствуют, но мало кто встает рядом с ними. Мужества и стойкости меньшинства явно недостаточно, чтобы склонить на свою сторону общественное мнение, сделать его протестным. Нужна организующая и направляющая роль массовой политической партии, способной свести воедино разрозненные протесты, то есть готовой поставить тот или иной вызревший в обществе актуальный вопрос в качестве общенациональной задачи. История обязывает КПРФ к исполнению данной роли.

Но чтобы сделать это, следует рассмотреть такое конкретное социальное явление, как духовная жизнь современной России, диалектически, то есть в противоречиях и единстве её различных сторон — классовой, политической и национальной. При всей неполноте приведенного выше анализа данной жизни, в чем вполне отдаем себе отчет, думается, что читатель получил основание для вывода: бездуховность, аморализм, антиинтеллектуализм, подавление национальных начал, начиная с глумления над русским языком,— всё это не случайность, а результат политики власть имущих: ведь духовно колонизированными, лишенными всего национального легче управлять. Между интересами олигархии, охраняющей её бюрократии и интересами трудящихся определилось непримиримое классовое противоречие. Оно затрагивает национальное сознание людей честного труда, ибо массовые бездуховность и аморализм оцениваются ими как национальный позор. Диалектика не отделяет классового от национального, ни одно, ни другое не возводит в абсолют. Связь между ними нерасторжима.

В этом отношении особого внимания заслуживают те работы Ленина, в которых названная связь заявляет о себе на крутых поворотах истории. Одна из первых в их ряду — статья «О национальной гордости великороссов» (1914 г.).

Не возводить в абсолют

Первая мировая война вызвала течение великодержавного шовинизма, прикрывавшего цель войны — передел мира империалистическими державами за счет бессмысленной гибели миллионов воюющих и выдаваемого за патриотизм, защиту своего Отечества. «Все на тысячу ладов распевают свободу и независимость «родины», величие принципа национальной самостоятельности»,— писал Ленин. И подчеркивал: «Перед нами очень широкое и очень глубокое идейное течение, корни которого весьма прочно связаны с интересами господ помещиков и капиталистов великодержавных наций». Идейное течение шовинизма, пропагандируемое к выгоде национального капитала великих держав как течение патриотическое, увлекло известных революционеров: Плеханов, Кропоткин — какие имена! Десятки, сотни миллионов франков, фунтов, долларов, рублей были потрачены капиталом воюющих стран на то, чтобы опьянить народы якобы патриотизмом. И это удалось. Немало русских социал-демократов стали, по меткому выражению Ленина, шовинистами по оппортунизму или по бесхарактерности.

В самом начале «патриотического» урагана Ленин стоял несокрушимым утесом. Название ленинской статьи «О национальной гордости великороссов» не вызывало удивления у большинства русских социал-демократов, подобно Плеханову, ставших «защитниками своего отечества». Но её содержание оказалось для них ударом бича. Ленин писал: «Мы говорим: нельзя в ХХ веке, в Европе (хотя бы и дальневосточной Европе) «защищать отечество» иначе, как борясь всеми революционными средствами против монархии, помещиков и капиталистов своего отечества, т.е. худших врагов нашей родины,— нельзя великороссам «защищать отечество» иначе, как желая поражения во всякой войне царизму, как наименьшего зла для 9/10 населения Великороссии».

Национальную гордость Ленин видит не в защите отечества царя, помещиков и капиталистов, а в защите отечества трудящихся, в их непримиримой борьбе со всем (монархией) и всеми (теми же помещиками, капиталистами и их охранителями и прислужниками), унижающими, обесчещивающими их, приучающими «прикрывать свой позор лицемерными, якобы патриотическими фразами». В революционной борьбе видит Ленин спасение Отечества, и классовым её содержанием он насыщает национальное сознание.

Ленин говорил как революционер, но как революционер-патриот, как честный и мыслящий представитель великорусской нации. Классовое и национальное едино в его речи: «Чуждо ли нам, великорусским сознательным пролетариям, чувство национальной гордости? Конечно, нет! Мы любим свой язык и свою родину, мы больше всего работаем над тем, чтобы ее трудящиеся массы (то есть 9/10 ее населения) поднять до сознательной жизни демократов и социалистов. Нам больнее всего видеть и чувствовать, каким насилиям, гнету и издевательствам подвергают нашу прекрасную родину царские палачи, дворяне и капиталисты». Стоит перечитать последний роман Льва Толстого «Воскресение», чтобы убедиться в истинности ленинских слов.

Далее: «Мы гордимся тем, что эти насилия вызывали отпор из нашей среды, из среды великорусов, что эта среда выдвинула Радищева, декабристов, революционеров-разночинцев 70-х годов, что великорусский рабочий класс создал в 1905 году могучую революционную партию масс, что великорусский мужик начал в то же время становиться демократом, начал свергать попа и помещика».

Ленин напомнил читателю о русских людях, в высшей степени выразивших такую черту национальной психологии, как самопожертвование во имя народного счастья. К каждому из них приложимы поэтические строки Некрасова о Чернышевском:

Умереть для других — эту мысль вы найдете в ленинском некрологе о рабочем-революционере Бабушкине. Именно таких людей выдвинул русский пролетариат в свою партию, а русское крестьянство — в вожди крестьянских восстаний во время революции 1905—1907 годов. И это запечатлелось и в классовом, и в национальном сознании, стало активным их элементом, как только прошел шовинистический угар к началу второго года мировой бойни. Ленин опережал время: бессмысленность войны для рабочих и крестьян, ее противоречие их классовым интересам, национальным интересам России становились всё очевиднее. Пророческим было ленинское утверждение: «Интерес (не по-холопски понятой) национальной гордости великороссов совпадает с социалистическим интересом великорусских (и всех иных) пролетариев». Не по-холопски понятой в смысле: защита отечества царя, помещиков и капиталистов, наживающихся на войне и расплачивающихся кровью русской армии за долги союзникам (Франции, Англии, США), не есть защита трудящимися своего отечества, не есть их национальный долг. По ходу войны это понимание начинало доходить до большинства солдат, большинства трудового населения страны. Оно становилось тем глубже, чем теснее классовое сознание сопрягалось с национальным, патриотическим. У Ленина, как и в действительности, они неотделимы. И будут неотделимы, пока существуют классы и нации.

Диалектическое единство классового и национального весьма примитивно было бы представлять как их арифметическую сумму. Это единство всегда находится в развитии, движении и вытекает из взаимосвязи, взаимодействия того и другого начала — классового и национального. Причем нередко это взаимодействие противоположностей, находящихся в противоречии друг с другом.

Один пример. После срыва Троцким переговоров с германской делегацией в Брест-Литовске кайзеровская армия перешла в наступление, угрожая взять Нарву, Гатчину и выйти к Петрограду. Известно, что отряды Красной гвардии из революционных рабочих, солдат и матросов остановили наступление немцев под Нарвой и Псковом 23 февраля 1918 года. Но кто разработал план этой военной операции? Кто командовал отрядами Красной гвардии? План, известный под названием «Нарвская завеса», был разработан пятью царскими генералами во главе с последним начальником штаба уже ликвидированной ставки верховного главнокомандующего. В роли лишившегося своих полномочий начальника штаба выступал генерал Бонч-Бруевич — брат известного революционера. Он и еще четыре генерала-штабиста, оказавшиеся не у дел, срочно были вызваны из Могилёва к Ленину в Смольный. Там они и разработали операцию «Нарвская завеса». Все они представители аристократических дворянских фамилий, верно служили царю и Отечеству, Советской власти не присягали. Царя уже не было, но Отечество осталось, и его надо было защищать от немецкого нашествия.

Мало было разработать план предстоящей военной операции, надо еще найти кадровых офицеров (а они все из бывших), готовых руководить действиями отрядов Красной гвардии, что оказалось делом чрезвычайно трудным.

Вот как об этом написал в своих мемуарах «Вся власть Советам» М.Д. Бонч-Бруевич:

«— Да вы поймите, Михаил Дмитриевич, что не могу я пойти на службу к большевикам,— начинал доказывать… офицер или генерал в ответ на наше предложение работать с нами, — ведь я их власти не признаю…

— Но немецкое-то наступление надо остановить,— приводил я самый убедительный свой довод.

— Конечно, надо,— соглашался он…

В конце концов упрямец соглашался со мной и со всякими оговорками принимал ту или иную должность в частях «завесы».

В годы Гражданской войны в Красной Армии служило 43% бывших офицеров (в большинстве из дворян) и 50% офицеров и генералов Генерального штаба царской армии. Противоречие между классовыми интересами и чувством любви к Отечеству разрешалось многими из бывших в пользу последнего. Свои размышления на этот счет М.Д. Бонч-Бруевич завершает весьма значимым суждением: «Офицеры и генералы эти и явились теми кадрами, без которых нельзя было сформировать боеспособную армию, даже при том новом и основном факторе, который обусловил победоносный путь Красной Армии,— её классовом самосознании и идейной направленности».

Пренебрежение национальным и возведение классового в абсолют в 20-е годы отталкивало от Советской власти определенную часть людей, что явно мешало делу социализма. Согласно пролеткультовскому подходу — карикатуре на классовый подход, великую русскую литературу собирались чуть ли не выбросить на свалку истории. Еще бы! Ведь её создавали дворяне. До этого, конечно, не дошло, но тенденция была весьма опасной.

Не меньшей, если не большей трагедией оборачивается для народа возведение в абсолют всего национального. И крайний тому пример — Германия, чей рабочий класс оказался бессилен перед нацистской заразой.

Мы убеждены, что национализм не имеет исторических корней в России и лишен перспективы превратиться в одно из влиятельных идейных течений в ее современной политической жизни. Но это не значит, что он не опасен. Опасен, и прежде всего для коммунистов, ибо у них есть массовая партия и широкая социальная база в отличие от маргиналов-националистов. Национализм опасен тем, что, прикрываясь коммунистической терминологией (единичные случаи чего уже наблюдаются), он среди неискушенных в идейной борьбе молодых может быть принят… за творческий марксизм (!). Национализм, прикрытый русским вопросом, от социальной, социалистической сущности которого он ничего не оставляет (недавно довелось встретить на одном из сайтов понятие национальной собственности взамен социалистической и национальной власти взамен советской), опасен для коммунистов еще и тем, что он мистифицирует диалектику, подменяя её эклектикой, казуистикой и софистикой. Может ли это невежество оттолкнуть мыслящих людей от партии? Безусловно.

Другая крайность — гипертрофия классового сознания, его отрыв от национального — характерна для поборников «чистого» марксизма. В постановке КПРФ русского вопроса они подозревают проявление национализма и никак не желают видеть в русском народе, по образному выражению Ленина, то звено в диалектической цепи многонациональной общности, потянув за которое, можно вытащить всю цепь. Никак не желают понять: разрушится главное звено, к чему ведут дело нынешние правители России,— распадется диалектическая целостность великой страны. В православной в большинстве своем по вере и культурной традиции стране они настаивают на том, чтобы КПРФ была партией исключительно атеистов. В православии усматривают опасность русского национализма. Всё это от догматизма, неумения и нежелания мыслить диалектически.

Ленин хорошо понимал: православие — одна из основных форм национального сознания громадного большинства русских. Не считаться с этим нельзя. Как привнести классовое сознание рабочих в среду православных трудящихся? Только вовлекая последних в организованную классовую борьбу против эксплуататоров. Только вовлекая их в классовое движение, направленное к устранению социальных корней религии, страха перед ужасами жизни в условиях буржуазной диктатуры.

Для пояснения материалистического, значит, и диалектического, подхода к верующим Ленин в статье «Об отношении рабочей партии к религии» (1909 г.) приводит такой пример: положим, в той или иной местности экономическая борьба привела к стачке. «Для марксиста,— говорил он,— обязательно успех стачечного движения поставить на первый план, обязательно противодействовать разделению рабочих в этой борьбе на атеистов и христиан, решительно бороться против такого разделения. Атеистическая проповедь может оказаться при таких условиях и излишней, и вредной».

Людей, неряшливо относящихся к марксизму (ленинское выражение), очевидно, покоробят следующие слова вождя: «Мы должны не только допускать, но сугубо привлекать всех рабочих, сохраняющих веру в бога, в с.-д. партию, мы безусловно против малейшего оскорбления их религиозных убеждений, но мы привлекаем их для воспитания в духе нашей программы, а не для активной борьбы с ней». Живая диалектика в этих ленинских словах! Немало имеется примеров тому, как верующий коммунист проходил путь от религии к социализму.

Современное рабочее движение России пребывает в затяжном кризисе. Проправительственные шмаковские профсоюзы держат его под влиянием буржуазной и мелкобуржуазной оппортунистической идеологии. Но зримы признаки выхода из кризиса — на наших глазах рождаются независимые профсоюзы с неподкупными лидерами. Пробуждается и национальное сознание людей наёмного труда, всё чаще сталкивающихся с циничным бесстыдством олигархического капитала. Приходит, хотя еще медленно, понимание того, что любой капитал (российский, иностранный) чужд национальным интересам России. Ленинская диалектика «подсказала» КПРФ необходимость единства социально-классового и национально-освободительного движения. Но оно еще трудно достигается. В частности, мешают крайности, о которых сказано выше. Их преодоление, как и других препятствий (социальной демагогии партий правящего режима, имитации им патриотизма, борьбы с коррупцией), невозможно без обращения к ленинской диалектике как руководству к действию: конкретный анализ конкретной ситуации. Но научиться ленинской диалектике мышления нельзя, как научиться плавать — на всю жизнь. Ей надо учиться всю жизнь. Непрерывно, каждодневно.

Источник: Правда