Вершины жизни Ольги Берггольц

16 мая исполнилось сто лет со дня рождения знаменитой поэтессы 

Вершина жизни, вершина духа… Чтобы подняться до нее, человеку надо испытать «ощущение значительности всеобщей жизни, проходящей сквозь его жизнь, а может быть, вернее сказать — ощущение значительности своей жизни, неотделимой от жизни всеобщей». Какие понятные по простоте своей и сильные слова! Они побуждают подняться над повседневностью и спросить себя: а был ли ты на вершине жизни? Слова принадлежат Ольге Берггольц. Ее вершиной жизни — духовной победой над смертью — стала блокада Ленинграда. Восходила на высоты духа «Ленинградская мадонна», так называют в городе на Неве Ольгу Берггольц, через «дни вершин». Через дни, в которые она оказывалась свидетельницей такой нравственной силы у простых, родных и близких ей людей, что не выразить это в поэтическом слове она не могла. О «днях вершин» она поведала нам в книге-откровении «Дневные звёзды». Ее можно назвать лирическим эпосом советской истории, Ленинградской блокады. Молодой читатель должен прочесть эту книгу, чтобы понять, что такое Ольга Берггольц для Ленинграда и всей России.


ЧТО МЕНЯ ПОРАЖАЕТ в «Дневных звёздах», так это прозрачная и пронзительная простота величия духа человека, которого давно принято называть обыкновенным. Он живет среди нас, ничем не выделяясь. В один из «дней вершин», о котором рассказала Ольга Берггольц в книге-поэме, она прощалась с умирающей своей бабушкой. Ленинград уже был в блокаде, под непрерывной бомбежкой.

«Бабушка повернула ко мне голову, долго молча глядела на меня с неизъяснимой нежностью и любовью.

— Лялечка… внученька моя первая… Безбожница ты… комсомолка… Ну всё-таки я тебя благословлю. Не рассердишься?

— Нет, бабушка, — ответила я.

И вновь сильный взрыв шатнул наш старый дом, пока она узловатой, почти чугунной на вид, но легчайшей своей рукой медленно благословила меня. Я прижалась губами к ее руке, уже прохладной…

— Москву-то… тоже бомбят?

— Тоже, бабушка…

— А где она, Москва? Ну, в какой стороне?

Не совсем поняв ее вопрос, я наугад указала на стену, возле которой она лежала.

— Вот в этой стороне, бабушка.

Она чуть-чуть повернулась к стене и вновь подняла свою огромную натруженную руку и небольшим крестом — на большой-то у нее уже не было сил — благословила ее, прошелестев:

— Спаси, Господи, рабу твою Марию и красную твою столицу Москву…

И вдруг неведомое доселе чувство, похожее на разгорающееся зарево, начало подниматься во мне.

«Вот как она умирает: не спеша, торжественно… Вот прощается, благословляет… Это всё, чем может она принять участие в войне… Это ее последний труд в жизни. Не смерть — последнее деяние. По-русски умирает, верней, отходит — истово, всё понимая… Разве трудиться, любить, без конца любить, так, чтоб в последний час свой помнить о родных, о Родине, — это не чистейшие вершины духа?..»

Внимательно читая Главную книгу Ольги Берггольц, увидишь корни, далеко уходящие в глубь русской культурной почвы — почвы народной. Тогда поймешь неслучайность ее поэтических строф, написанных в блокадном Ленинграде:

Мы защищаем город наш любимый,

Любые испытания деля,

Клянусь тебе, что мы неистребимы,

За нами — наша русская земля.

В годы блокады ею было сказано: «Я говорю как плоть твоя, народ…» Народная судьба вошла в ее душу в неразделимости в ней времен Древней Руси, истории Смутного времени (о нем она вспомнит, навещая старинный русский город Углич, где прошло ее детство в годы Гражданской войны) и великих времен Революции: отрочество, юность и молодость она прожила в Ленинграде, на Невской заставе, помнящей еще молодого Ленина. В «Дневных звёздах» Ольга Берггольц часто говорит об идеях-чувствах. Им — идеям Октябрьской революции, чувствам всечеловеческого счастья, его предощущения в годы первых пятилеток — она осталась верна до конца своих дней. Русский и советский патриотизм слились у «Ленинградской музы», так еще говорили о ней ленинградцы, в чувстве любви к России — СССР. Судьба страны и судьба поэта были для Ольги Берггольц суть одно. В июне 1941 года она писала:

Мы предчувствовали полыханье

этого трагического дня.

Он пришел. Вот жизнь моя, дыханье.

Родина! Возьми их у меня!

Ольга Берггольц — дочь России, дитя Революции, к которой она относилась с трепетной страстью и нежностью. Ей было всего 14 лет, когда умер Ленин. В день его смерти — вспоминала она в «Дневных звёздах»: «Невская застава рыдала над Ильичём всеми гудками всех своих чугунолитейных заводов, всех своих прядильно-ткацких фабрик… Она голосила, как русская вдова или мать, потерявшая сына, она рыдала в голос безоглядно, самозабвенно, долго-долго — осиротевшая, бревенчатая и дощатая, заваленная вечереющим снегом Невская застава». Так написать мог только русский человек — с русской скорбью, болью и любовью. Тогда четырнадцатилетняя Оля написала свои первые стихи о Ленине, помещенные в стенгазете завода, где врачом работал ее отец. В них очевидно лирическое начало, которое всегда будет у Берггольц — в драме, трагедии, эпосе.

Как у нас гудки сегодня пели!

Точно все заводы встали на колени.

Ведь они теперь осиротели.

Умер Ленин…

Милый Ленин…

На всю жизнь Ленин остался для Ольги Берггольц символом Родины, родной земли. В осажденном Ленинграде она писала осенью 1941 года: «Вот опять земля к сынам воззвала, / крикнула: «Вперёд, большевики!» / Страдный путь к победе указала / Ленинским движением руки». В «Дневных звёздах», описывая один из «дней вершин» — один из ленинградских блокадных дней, Ольга Берггольц вспомнила, как вспышку света:

«И вдруг я обнаружила — на одном кирпичном фронтоне еле уловимой тенью проступают узкие изогнутые буквы. Я остановилась, вгляделась, разобрала: «Охраняйте революцию!» И рыдание сжало мне горло — счастливое рыдание!

…Я слишком часто повторяю слово «счастье» на этих листах, но в тот день ничто из бесчисленных горестей моих не вспомнилось мне, ни на миг не овладело душою — ни смерть дочерей, ни несправедливое обвинение в 1937 году, видение которых до войны было неодолимо… Ничего этого не вспоминалось мне, ничто не обжигало, не мучило. Нет, я шла по одним вершинам, мною владело только наше высокое и прекрасное, только счастье и упоение жизнью».

Когда я сейчас перечитываю эти поэтические (да!) строки, то одна мысль не отпускает меня: в Великую Отечественную войну партия, народ, его писатели, поэты охранили, защитили Революцию — власть Советов. Потому и победили зверя — германский фашизм. Большой русский советский поэт Ольга Берггольц во имя великого общего — Победы — поднялась над личным горем, личной трагедией. Поднялась до вершин человеческого духа, как воин в час смертной битвы! И совершила свое деяние всем смертям назло! А что сделали, как только началась у нас пресловутая перестройка, те, увы, многие, кто ходил в народных любимцах в советское время, — писатели, поэты, артисты, режиссеры? Предали Революцию, Советскую власть и, как оказалось, предали Родину, Великую Победу 1945 года. Теперь они крутят словами: «Так ведь мы же за народ…» И что — осчастливили они народ? А хрупкая, романтичная, женственная, молодая Ольга Берггольц, арестованная по клеветническому доносу, пробывшая в тюрьме 197 дней «и столько же ночей», писала о себе и своих товарищах по несчастью:

И в духоте бессонных камер,

все дни и ночи напролёт,

без слез, разбитыми губами

шептали: «Родина… народ…»

Ее не оставили в беде. В 1939 году Александр Фадеев вызволил Ольгу Берггольц из тюрьмы, где в 1938-м она оказывалась дважды. Ее полностью реабилитировали, восстановили в партии. Надо было жить, поднимаясь к вершинам жизни, — впереди ее ждали война и блокада.

В Ленинградский Дом радио она пришла в первые же дни войны. Оленька, как все ее тогда называли, «обаятельный сплав женственности и размашистости, острого ума и ребячьей наивности» (так говорила о ней Вера Кетлинская, которая в 1941 году руководила Ленинградским отделением Союза писателей), была в день прихода в Дом радио непривычно собранной. Спросила, чем она может быть полезной. Здесь, в Доме радио, Ольга Берггольц прожила всю блокаду. Ее негромкий голос стал голосом осажденного города, голосом веры в победу. Почти каждый день она садилась к микрофону и… успокаивала, и вдохновляла, отогревала оцепеневшие от голода и холода души, поднимала их к высотам жизни: как сестра и мать, требовала: будь сильнее страха смерти, живи, борись и побеждай! Своё гордое и мужественное «я» она переплавляла в «я» каждого своего слушателя: «Что может враг? Разрушить и убить. И только-то. А я могу любить…» Из ленинградского эфира неслось на всю страну: «Клянемся тебе, Большая земля — Россия, что мы, ленинградцы, будем бороться, не жалея сил, за полное уничтожение блокады, за полное освобождение Советской земли, за окончательный разгром немецких оккупантов!» И стихи, стихи, которые слушали жадно, ждали их:

Покуда небо сумрачное меркнет,

Мой дальний друг, прислушайся,

поверь.

Клянусь тебе, клянусь, что мы

бессмертны,

Мы, смертью попирающие смерть.

Клянусь тебе, мы страшно будем биться,

Клянусь тебе, мы скоро победим…

Каким разумом можно это постичь? Как можно подняться до высоты этих строчек в лютые и голодные блокадные зимы? Но ленинградцы постигли умом и сердцем духовную силу поэтического слова, потому что его творцом была ленинградка-блокадница, жившая среди них. Фадеев, видевший О. Берггольц в блокадную зиму 1941 года, вспоминал: «У нее умер муж, ноги ее опухли от голода, а она продолжала ежедневно писать и выступать. И в ответ на ее стихи к ней посыпались письма от рядовых ленинградцев — товарищей по горю и борьбе». Фадеев сказал и о главной причине беспримерного нравственного влияния слова «Блокадной музы»: «она говорит не о выдающихся людях Ленинграда, а о самом обыденном рядовом ленинградце». Выступая по радио, Берггольц всегда видела пред собой именно рядового земляка своего, чаще всего женщину, дежурную МПВО на крыше во время воздушной тревоги. Этот образ помогал ей беседовать «по душам», и она дала ему имя: Дарья Власьевна, «соседка по квартире»:

Дарья Власьевна, соседка по квартире,

сядем, побеседуем вдвоем…

Есть много свидетельств того, как слово Берггольц, входя в замерзшие, мертвые дома, спасало людей от смерти, поднимало их к жизни. В блокаду она не мыслила себя вне Ленинграда. Анна Ахматова, отправляясь в эвакуацию, звала ее с собой как личного сопровождающего. Берггольц отказалась. Лишь ненадолго, чуть ли не силком вывезенная в Москву в 1942 году — иначе ей грозила смерть, — она почувствовала в столице отчаянную тоску и… вернулась в Ленинград. «Здесь только быт, бытие — там…» — писала она в одном из писем. Это на какой же духовной высоте надо находиться, на какой вершине жизни быть, чтобы так поступить?!.. Голос Ольги Берггольц продолжал звучать в ленинградском эфире, и для многих это был единственный живой голос в доме. Никто так трагически-возвышенно, так поэтически сильно не писал о Ленинградской блокаде, как Ольга Берггольц. В ней она видела оптимистическую трагедию — невиданную в истории человечества силу духа. Потому и утверждала для будущего: «Да будет мерой чести Ленинград». Ленинград был для нее всем — трудной и возвышенной ее судьбой, личной драмой и трагедией, в которых отразились драма и трагедия всей страны, был вершинами жизни, любви и счастья в прошлом и настоящем, был предощущением будущего, как верилось ей и всем ленинградцам, — великого. Он был для нее Россией, гордой и непобедимой: «Нас вместе называют — Ленинград. / И шар земной гордится Ленинградом». Весной 1942 года Ольга Берггольц написала строки, что сегодня — в укор нам, ленинградцам, не отстоявшим великое имя великого города:

Да будет наше сумрачное братство

Отрадой мира лучшего — навек,

Чтоб даже в будущем по ленинградцам

Равнялся самый смелый человек.

Все мы знаем, что история не имеет сослагательного наклонения: что было бы, если бы… Но об одном можно сказать с полной уверенностью: будь жива Ольга Берггольц в 1991 году, когда Собчак коварно-садистски провел свою акцию по переименованию Ленинграда в Санкт-Петербург, она бы всей силой своего беспощадного слова обрушилась на инициаторов этой акции. Его удар ощутили бы и собратья Берггольц по перу, те, что за чечевичную похлебку сытной жизни отреклись от Ленинграда и одними из первых стали называть себя петербуржцами. Так, как возвеличила блокадный Ленинград Ольга Берггольц, никто уже никогда сделать не сможет. Для этого недостаточно поэтического таланта, надо еще пережить то, что пережила «Блокадная муза».

В «Дневных звёздах» есть небольшая главка — «Путь к отцу». В ней речь идет не о символическом, а о реальном пути длиною в 17 километров. Его надо было пройти пешком — от Ленинградского Дома радио до Невской заставы. Пройти с опухшими от голода ногами, пройти зимой. Она прошла этот путь и запечатлела его в стихотворении, в котором, когда читаешь его, воскресает жестокая и великая правда жизни. Жизни, а не смерти!

Современному молодому человеку, совестливому и думающему, хочется сказать: прочти это… и помни…

Шла к отцу и слёз не отирала:

трудно было руки приподнять.

Ледяная корка застывала

на лице, отекшем у меня.

Тяжело идти среди сугробов:

спотыкаёшься, едва бредёшь.

Встретишь гроб — не разминуться

 с гробом.

Стиснешь зубы и — перешагнешь.

Друг мой, друг, и я, как ты, встречала

сотни их, ползущих по снегам.

Я, как ты, через гробы шагала…

Память вечная таким шагам.

Память вечная, немая слава,

легкий, легкий озаренный путь…

Тот, кто мог тогда перешагнуть

через гроб, — на жизнь имеет право.

Лирическая Ольга, умевшая, как редко кто, талантливо воспеть нежное чувство любви, радости открытого счастья, эта миловидная женщина, познавшая горе и боль невосполнимых утрат, в блокадные дни и ночи была преисполнена яростной ненависти к врагу, взывала к беспощадной мести ему.

Нет, мы не плачем. Слез для сердца

 мало.

Нам ненависть заплакать не дает.

Нам ненависть залогом жизни стала:

объединяет, греет и ведет.

О том, чтоб не прощала, не щадила,

чтоб мстила, мстила, мстила, как могу,

ко мне взывает братская могила

на Охтинском, на правом берегу.

Враг знал о силе поэтического слова Ольги Берггольц: ее имя было внесено в список лиц, подлежащих немедленному уничтожению после того, как город будет взят. Но он не был взят. Ленинград выстоял и победил врага, в том есть и несомненная заслуга великой ленинградки. Одна из вершин ее жизни — день разгрома немцев под Ленинградом, 27 января 1944 года:

Так пусть же мир сегодня слышит

салюта русского раскат.

Да, это мстит, ликует, дышит!

Победоносный Ленинград!

Счастье поэта — в признании значимости его слова Родиной. Для Ольги Берггольц это случилось, когда Ленинградский Совет депутатов трудящихся предложил ей сделать надпись на Пискарёвском кладбище, надпись, которая должна быть высечена на гранитной стене. Она вспоминала, как пришла на кладбище и шла среди еще неоформленных курганов, а не могил. «Я поглядела вокруг, на эти страшнейшие и героические могилы, и вдруг подумала, что нельзя сказать проще и определенней, чем:

Здесь лежат ленинградцы.

Здесь горожане — мужчины,

женщины, дети.

Рядом с ними солдаты-красноармейцы.

Всею жизнью своею

они защищали тебя, Ленинград,

колыбель революции.

Их имен благородных мы здесь

перечислить не сможем,

так их много под вечной охраной

гранита.

Но знай, внимающий этим камням:

никто не забыт, и ничто не забыто.

Слова с вершин жизни Ольги Берггольц — трагичные и высокие… В них слышится звук ленинградского метронома… Ее судьба была трудной, драматичной и счастливой, вровень с временем, в которое она сложилась. Но «Ленинградская мадонна» не променяла бы своей судьбы ни на какую иную, более благополучную, потому как она жила судьбой своей страны, своего народа. Вершина вершин жизни Ольги Берггольц — Великая Победа 1945 года! Она верила в нее с самого начала войны — самозабвенно. Еще в декабре 41-го писала: «Живы. Выдержим. Победим!» 3 мая 45-го сказала в поэтической строке: «Ты отдал всё, что мог, всю жизнь свою, всю душу, радость, плач». Это сказано о каждом, кто отдал для Победы все силы, что только были, и о себе самой. То, что сделано Берггольц в великую войну, можно назвать одним лишь словом — Подвиг. Когда Великая Победа стала явью, она нашла слова, что рвались наружу из глубины ее души: «Ты прекраснее, чем нам мечталось… Ты — Победа. Ты превыше слов».

Судьба Ольги Берггольц озарена великим счастьем Победы. Нет, не желала она судьбы иной:

В грязи, во мраке, в голоде, в печали,

где смерть, как тень,

тащилась по пятам,

такими мы счастливыми бывали,

такой свободой бурною дышали,

что внуки позавидовали б нам…

Как эхо, доносится до нас откровение поэта, великой ленинградки — героической Берггольц: «Я бессмертна, ибо бессмертны русское искусство, русская революция, русский народ, русская земля». Это сказано ею более тридцати лет назад, а как будто сказано для нас сегодня. Чтоб мы верили в свое бессмертие и боролись до конца, до Победы, «и так, чтоб в прошлом бы — ни слова, ни стона бы не зачеркнуть».

Юрий Белов. Ленинградец.  

Код для вставки в блог: