Дно (документальный рассказ)

Редакция представляет рассказ известного русского писателя, члена РУСО, коммуниста Вячеслава Булгакова 

 

В рассказе – авторский вымысел лишь имена писателя и его знакомой,
                                                        социолога

Внутренний голос однажды усовестил писателя Степанова: он плохо знает настоящую жизнь в своём родном городе. Его родственники и друзья живут обеспеченно, в отдельных квартирах, имеют работу, у некоторых свои дачи, автомобили. Одним словом, никто из них не бедствует, а кое-кого можно считать даже богатыми. 
А где же эти обездоленные и униженные, эти бедные, которых в стране едва ли ни половина населения? Ну, понятно: бомжей можно видеть каждый день. В метро и около, на вокзалах, да и на улицах, во дворах, особенно, у мусорных баках. А вот походить бы по квартирам, прежде всего в центре города, в старых домах, увидеть бы этих людей, особенно стариков, посмотреть на их реальную жизнь, поговорить с ними… Но как это сделать? под каким предлогом?     
Заметим, что довольно часто наше желание совпадает с возможностями. Стоит только захотеть чего-либо, как случай предоставляет нам возможность осуществить желаемое на деле. Вот и Степанову вскоре выпал такой случай. Его знакомая готовилась проводить социологические исследования по заданию какой-то общественной организации. Зная намерения Степанова, она предложила ему походить с ней по квартирам горожан.
В назначенный день и час они встретились у дома на одной из улиц старой части города. Здесь предстояло начать обход. Начало весны. Погода серая и скучная, снега не было. Небо который уж день затянуто плотной облачностью. Но не холодно, тихо. А оттого, что не было снега, земля и всё вокруг казались неприветливыми и грустными. У Надежды, как звали знакомую Степанова, были заранее записаны номера домов и квартир. Этот дом, как и почти все остальные на этой улице, – старинной постройки, сложенный из серого камня, фасадом выходил на шумную улицу. По ней в оба направления на большой скорости мчались автомобили. Людей, однако, совсем мало.            
– Хотя это центр города, – заметил Степанов, оглядывая дом и саму улицу, – но я бы не стал тут жить. Много машин, шумно, загазованность… И магазинов поблизости нет.                       
– Однако, – ответила Надежда, – не всем выпало счастье жить в удобных районах на тихих улицах… Наша квартира, наверное, во дворе, – предположила она после того, как посмотрела на табличку с номерами около двери.                       
Они прошли под арку и оказались в большом дворе. Двор составляли этот и другие дома, замысловатой конфигурацией соединённые вместе. Однако напротив, чуть правее, было небольшое пространство, дальше – Нева и противоположный берег. С реки тянуло влажным сквозняком. Во дворе несколько запертых дверей, ведущих в парадные. Три двери, как можно было предположить, – от подсобных  помещений. Около одной из них Надежда увидела номер, по которому надо идти. Она нажала кнопку домофона. Из квартиры долго не отвечали. Нажала ещё раз. Ответил мужской голос. Надежда представилась и добавила, что накануне она звонила сюда по телефону и сказала по какому делу. Говорила она весьма учтиво, приятным голосом. Вскоре домофон пискнул, дверь отперлась, Надежда и Степанов оказались внутри.
В парадной стоял полумрак. С высокого потолка свисала грязная лампочка, едва освещая большое пространство, состоящее из широкой лестницы, ведущей наверх, и того места, которое принято называть холлом. Нельзя было не почувствовать зловонье, заполнившее пространство. Они стали подниматься по лестнице на третий этаж. Поднявшись, подошли к нужной квартире. Дверь отворилась, и вышедший навстречу им мужчина пригласил войти.
Узкий коридор, заставленный в беспорядке всякими домашними вещами, привёл их в тесную комнату с запахом сырости и плесени. Небритый мужчина, непонятного возраста, был в цветных шортах и рубашке с короткими рукавами. «Почему так одет? Ведь начало марта, можно сказать, зима, а он в лёгкой одежде? – подумал Степанов. – Однако в квартире как будто тепло. Но уж очень неряшливо!» Старая мебель загромождала и без того маленькую комнату. Посредине стоял большой шкаф, разделяя её на две части. На потолке и далее по стене выступало большое пятно – след от давней протечки. «Сколько же лет без ремонта?!..»       
Пока Степанов разглядывал комнату и думал о всей убогости быта, Надежда, приглашённая мужчиной есть за стол, начала с ним беседу, делая пометки в журнале. Он отвечал на вопросы, топтался, как аист, около неё, время от времени потирал одной ногой другую и заглядывал в журнал. Спустя некоторое время, включил старый торшер, который абажуром непонятного цвета и с дыркой нависал над столом. Надежда сказала: «Спасибо! Теперь светлее».     
Вскоре из-за шкафа вышла маленькая худая старушка, поздоровалась. Степанов, который, сидел, примостившись на маленькой табуретке около края стола, поднялся ей навстречу, с поклоном поздоровался. Поздоровалась и Надежда.           
– Бабушка, зачем встала? Лежала бы, – сказал ей мужчина-внук. 
– Сколько можно… всё лежмя да лежмя. Я с вами хочу, – ответила она, поправляя всклокоченные редкие волосы.                   
Степанов подставил ей табуретку:
– Садитесь, бабуля.                        
– Немного постою, потом сяду.                       
Стоял и Степанов.               
– Что-то мочи нету… нездоровиться, – сказала она. – Погода, наверное, плохая…        
– Погода – ничего, вполне подходящая… март, весна начинается.                  
– Да, весна… – вздохнула старушка. – Что теперь говорить: года… года, милый. Мне уж скоро девяносто. Пора и честь знать… Сколько можно жить-то?!                                        
– Зачем вы так? Живите… Умереть всегда мы успеем, – философски заметил Степанов.                                                 
Старушка, услышав, что разговор молодой женщины с внуком касается и политики, решила высказаться и на этот счёт.     
– Мне наш президент нравится… Всё ездит и ездит… Говорит хорошо… складно так. Я люблю смотреть, когда его показывают по телевизору.              
О президенте Степанов решил промолчать.
– А вы, бабуля, в войну где были? в Ленинграде или нет? не ленинградка сами-то?                                        
– В войну… где ж быть? Тут и жила, и работала… И в блокаду тоже. В госпитале работала, сначала санитаркой, потом медсестрой. Муж на войне погиб. Детей эвакуировала с родными в Куйбышев. Ничего, выжили… и сын, и дочка. Внуки потом пошли. Вот с этим живу… доживаю. Он у меня неплохой. Только всё никак не женится…                  
Внук покосился на неё, взглядом укоряя бабушку за излишнюю разговорчивость.           
Она же не придала этому значения.     
– Пенсию получаете?                
– А как же… Пенсия у меня большая, хорошая. Спасибо президенту и этой…    
Она запнулась.
Степанов пришёл на выручку:
– Губернатору?                          
– Да, ей… Вот только с лекарствами плохо. Нет нигде моих лекарств, да и проку от них никакого.                             
Степанов ещё раз окинул взглядом комнату:
– А в этой квартире как оказались?                  
– По очереди получила… лет, поди уж, сорок будет или больше.                      
– И ремонта не делали?            
– Какой тут ремонт… Денег на него нет. Хоть пенсия и хорошая, и внук работает. Правда, получает мало, а на ремонт денег надо много… Внук – это от сына. Он давно уж умер. А дочка с семьёй далеко. Но хорошая тоже, не забывает меня…             
Разговор пришлось прервать, так как Надежда закончила опрос. Надо уходить. Они любезно поблагодарили собеседников и, сопровождаемые хозяином квартиры,  пошли к выходу.                            
Следующая квартира – в другой парадной этого же дома. Нашли её не сразу. Степанов обратил внимание, что в перечне номеров не было никакой последовательности: наряду с шестой и седьмой квартирой были указаны одиннадцатая, тридцать шестая и ещё два больших номера. Пока они разглядывали номера, подошла женщина и спросила:
– Вам какую?
Они назвали.
Женщина отворила дверь и сказала, что эта квартира на четвёртом этаже, а она живёт здесь, на первом.             
В полумраке они стали подниматься по крутой лестнице с мелкими ступенями. Шли почти ощупью, боясь оступиться. Со второго этажа начиналась другая лестница – пошире и некрутая. Поворачивая к ней, Надежда вдруг вскрикнула «ой!», сердце её метнулось в пятки, а Степанов увидел, но толком рассмотреть не успел, как мимо ног прошмыгнуло какое-то маленькое существо и  исчезло.  
Квартира, в которую они вошли, состояла из длинного коридора и нескольких дверей, – это коммуналка. Пока они шли, сопровождаемые женщиной, в конец коридора, мимо них мелькнули, словно тени, в одну и другую сторону несколько человек. Наконец, женщина сказала: «Проходите сюда» и отворила дверь.
В квартире напротив этой двери, немного левее, шагах в трёх, на кровати под одеялом лежал молодой человек и смотрел по телевизору футбольный матч. Телевизор стоял слева, почти у самой двери, за кроватью – старый шкаф, за которым было небольшое пространство. В этой же комнате – стол, тоже старый, без скатерти. Дальше, около окна справа, – дверь. Комната, как и та, в которой только что побывали Степанов и Надежда, была забита всякой мебелью и различным домашним скарбом. «Всё это, кроме телевизора, стоило бы выбросить на помойку, – мелькнуло в голове Степанова. – Но, наверное, не обойтись без этой рухляди?»                       
Женщина, в простом домашнем халате и хмурая, словно чем-то недовольная, всё-таки предложила Надежде сесть, сама же стала рядом. Сказала: «Ну, задавайте ваши вопросы». Степанов стоял в полуоборот к двум женщинам и косился то на молодого человека, то на экран телевизора, то на этих женщин и чувствовал неловкость своего положения.
Вдруг заскрипела дверь у окна. Показалась старуха, раздутая со всех сторон, как моржиха, в чёрном старом платье. Она тяжело опиралась на костыли с подлокотниками и медленно втаскивала себя в комнату. Хрипло, ворчком поздоровалась. Два незнакомых ей человека ответили. Она приволокла себя к столу, и недовольно потупила взгляд на журнал, в котором Надежда после слов женщины обводила кружочком нужные цифры. Как только старуха наклонила голову, Степанов заметил обозначившиеся на её лице три подбородка. «Инвалид… Сердце, наверное».               
– И зачем это? – недовольно прохрипела она, спрашивая то ли обеих женщин, то ли одну из них.                                       
– Мама, ты бы лучше не вставала, – вместо ответа прикрикнула на неё дочь.       
Старуха на её слова ничего не ответила, только бросила ядовитый взгляд на незнакомого мужчину, который по-прежнему стоял в некотором смущении и растерянности. Он не знал что сказать, о чём спросить эту старую женщину, которая, помимо инвалидности, имеет, судя по всему, скверный характер.
Всё-таки решился вызвать её на разговор.
– Это социологические исследования, – тоном, призванным расположить к Надежде и к себе эту женщину, начал Степанов. – Власть хочет знать, что по тому или иному вопросу думают люди.    
В горле старухи пророкотало:
– А то она не знает…                                              
– Знает, бабуля, знает, но не всё, – ответила Надежда.                            
– Ладно, мама, отстань… Иди к себе, – скомандовала ей дочь.                    
Старуха медленно развернулась и молча уползла на костылях в свою коморку.                  
Степанов покосился на телеэкран, спросил:
– Кто играет?                   
Молодой человек, поправляя на себе одеяло, ответил: 
– Это итальянцы… друг с другом.                       
Следующую квартиру они нашли не сразу. Искали номер во дворе, потом вышли на улицу. При выходе из-под арки им повстречались два бомжа – если судить по их небритым лицам, грязной, основательно помятой одежде и неприятному запаху, остро ударившему в нос Степанову и его спутнице. В руках одного из них в старой матерчатой сумке бренчали бутылки. Эти двое  как раз поворачивали под арку.
Один из них – тот, который с сумкой, обратился к Степанову:
– Мужик, дай на пиво двадцать рублей.       
Степанов оторопел: дать им денег или нет. Хотя таким он не подавал. А если не дать – под каким предлогом, что ответить.                     
Но его опередила Надежда, которая не растерялась, отрезала:
– Ничего, перебьётесь.                                 
– Ух, какая злая! – отреагировал этот бомж.              
И оба скрылись под аркой.
Степанов и Надежда подошли к дому со стороны улицы. Увидели нужный номер квартиры, стали звонить. Никто не отвечал, они продолжали нажимать на кнопку домофона. Только решили  уйти, как услышали женский голос, показавшийся им обоим встревоженным. Надежда ответила, дверь отперлась, и они вошли. Начали подниматься по лестнице, вдруг напротив сверху показалась женщина и в слезах начала объяснять, что её мужа с сердечным приступом час тому назад увезла скорая помощь, и поэтому она не может их принять. Извинилась.             
Следующий номер квартиры они нашли довольно быстро – во дворе соседнего дома. Обе створки двери были распахнуты, приглашая внутрь любого, кто пожелает войти. Тёмная парадная выглядела так же гадко, как и три остальные. Кроме того, по причине, видимо, протечки на полу образовалась лужа, в которой лежала доска, чтобы можно было пройти к лестнице, не зачерпнув в обувь воды. Со стен и с потолка свисали ошмётки старой краски. Около стены, недалеко от лифта навалена куча песка, на котором валялся строительный мусор. Степанов и Надежда нажали на кнопку лифта. Тотчас где-то наверху лязгнуло, громыхнуло, и лифт заскрежетал вниз. Когда отворилась дверь лифта, Степанов и Надежда, с удивлением и озадаченные, увидели, что кабина тесна, стали решать: втискиваться в неё им обоим или кто-то из них поедет, а другой станет ждать возвращения лифта. Согласились на последний вариант. По очереди добрались до своего этажа.
Когда, сопровождаемые женщиной, минуя коридор, похожий на пещеру первобытных людей, они вошли внутрь квартиры, то опять были неприятно удивлены: они оказались в кухне. Слева, около входной двери, находился рукомойник, рядом с ним – газовая плита, на огне стоял чайник, из которого с шипением валил пар.   
Предвидя вопрос гостей, женщина сказала, что когда-то из коммуналки они сделали  отдельную квартиру, а иначе, кроме как через дверь, ведущую в кухню, перепланировать было невозможно. Она пригласила обоих сесть тут же за крохотный стол.
Как только они сели, и Надежда разложила свои бумаги, в кухню вошёл старичок. Небольшого, ниже среднего, роста, невзрачной наружности. Главное, на что нельзя было не обратить внимания, – его глаза. Один был совсем закрыт, а второй наоборот – выпуклый и большой. В нём точечками сияли огоньки; временами, особенно, когда старичок говорил, казалось, что этот глянцевитый глаз светится. Одет он был по-домашнему: серого цвета куртка, похожая на пиджачок, из лёгкой ткани, и такого же цвета штаны. Одежда старенькая, однако, не настолько, чтобы можно её считать совершенно ветхой. Он оказался словоохотливым и не по годам довольно бойким. Сразу назвал своё имя: Вячеслав Николаевич. И пока Надежда и его, как оказалось, дочка беседовали за столом, Вячеслав Николаевич рассказывал о себе. Время от времени  косился на двух женщин, прислушиваясь к тому, что спрашивала одна, и что отвечала ей другая, и всё говорил, и говорил. Было видно, что рассказывать о себе он любит, и что для него не хватает общения. А тут выпал случай…                     
– … Я сам из Минска, оттуда родом, –  с воодушевлением говорил он, выключив чайник и оставаясь у плиты. При этом глаз его неестественно светился. – Мне уж девяносто два, старый я.                
– Участник войны? – спросил Степанов.                              
– Нет, нет, я не воевал… не пришлось. Даже винтовку в руках не держал… Уж так сложилось… Такая, наверное, судьба.                  
Степанов слушал.      
– А когда началась война, – продолжал Вячеслав Николаевич, – я уехал из Минска. Сначала в Москву, потом на Урал, был и в Сибири, в Красноярске. Я клоуном работал в цирке.           
– Вы клоун?        
– Клоуном я был восемнадцать лет, немного. А так всё на эстраде. Я музыкант, играю почти на всех музыкальных инструментах. Вернее, играл. Теперь уж так, самую малость, дома. Занимался  аранжировкой… Аранжировщик я.                 
Степанов вспомнил, что при входе в квартиру он заметил у стены старый клавесин, подумал:  «Здесь, возможно, живёт музыкант». Так и оказалось.          
Вячеслав Николаевич охотно рассказывал. Когда заговорил о музыке, его на выкате глаз, который к этому времени чуть потускнел, опять засветился:
– Музыка – это хорошая вещь, скажу вам, молодой человек… Но теперь… эх! не до того уж. Вот глаз один не видит. Давно это случилось… А второй – ничего, да и здоровье пока не такое уж плохое. Другие-то давно в могиле, а я ещё копошусь, не поддаюсь.               
– А вы довольно бодры и неплохо выглядите, – польстил ему Степанов.           
– Стараюсь бодриться… что делать? Не умирать заживо.               
– Конечно не умирать… Живите.               
– Вот и я так думаю. Хотя жизнь… Что ж? Как говорят, не дорого начало, похвален конец. Правда, конец жизни теперь у многих худой. Раньше о людях, стариках забот было больше… Ну, ладно о печальном говорить…             
Он ещё долго рассказывал о себе, о том, где пришлось выступать на эстраде, о жене, которая давно уже в могиле, о двух сыновьях и дочке, которая сидит сейчас за столом с милой дамочкой. Потом стал рассказывать о внуках и внучке…
Надежда закончила своё дело. Она и Степанов стали прощаться, и в сопровождении Вячеслава Николаевича пошли на выход. И пока они шли в полумраке по коридору, ступили за дверь, потом приблизились к лестнице, тот всё говорил и говорил. Около лестницы Степанов обернулся к старичку, поблагодарил его за беседу и приятное общение. Глядя на большой яркий глаз и одухотворённое лицо Вячеслава Николаевича, Степанов прочёл в них радость и благодарность за то, что его выслушал этот человек; прочёл и грусть расставания.
На улице начался снегопад, было зябко и по-прежнему хмуро. Снег большими хлопьями неслышно ложился на мокрый асфальт и таял. День клонился к вечеру.
– Надя, спасибо, что дали мне такую возможность. Признаться, весьма смутно представлял себе, что в нашем городе, сверкающем многоцветием, есть ужасающие трущобы, крысятники. И их, наверное, много?              
– Конечно, мы ведь побывали в немногих домах. А сколько таких в Петербурге! Тысячи и тысячи. Есть, конечно, благополучные – и дома, и квартиры. Вот тот, из которой скорая увезла мужчину, – в ней прилично. Я там когда-то была.           
– Понимаю, не сплошной ад.        
           

Санкт-Петербург
           2008

Код для вставки в блог: