У войны не детское лицо

- Карл Борисович, если посмотреть на Вашу биографию, сразу возникает вопрос: родился в 1927-м, на фронте – с 1941-го… Как так? С четырнадцати лет?!

- Да, хотя это сейчас многим может показаться странным... Родился я в семье военнослужащего. Отец, Борис Афанасьевич, был кадровым политработником, старшим батальонным комиссаром, служил в 123-й стрелковой дивизии с момента её создания, прошел финскую. В начале Отечественной войны стал комиссаром штаба дивизии. Мама, Евгения Львовна, до войны была медсестрой в больнице завода «Арсенал», затем добровольно отправилась в 168-м медсанбат, а позже – была назначена фельдшером в отдельную автороту этой же дивизии.

Когда дивизия, с начала войны оборонявшая 50-километровый фронт северо-западнее Выборга, в августе по приказу командования отступила, а в начале сентября заняла оборону по старой границе на участке Лемболово - Агалатово – Медный завод, отец по поручению командования приехал в Ленинград. Он предложил мне эвакуироваться из города в тыл. Но я ответил, что один раз уже «эвакуировался» из Выборга и сбежал с эшелона во Мге, поэтому больше никуда не поеду, кроме как на фронт. Да, было мне тогда даже не четырнадцать, а тринадцать лет – я родился в октябре. Но внешне я выглядел старше - во всяком случае, тогда мне так казалось. Отцу ничего не оставалось делать, и меня вначале направили в медсанбат, а оттуда, по моей просьбе, в конце сентября в 242-й отдельный батальон связи.

Забегая вперёд, скажу, что спустя десятилетия после войны в нашей ветеранской организации я нашёл многих, кого на фронте не знал. Оказалось, что в нашей дивизии, кроме меня, служили и другие подростки - даже девочки. В 1942 году сбежали на фронт к своему отцу – военврачу двенадцатилетняя Наташа и пятнадцатилетняя Люда Евдокимовы.

Наташа служила в медсанбате, а Людмила воевала в санроте 245-го Краснознамённого полка. Многие солдаты, которых она вынесла с поля боя, обязаны ей жизнью. Служила в 495 полку связисткой штабной батареи Майя Белоножко, в 1943-м ей было семнадцать лет. Так что мой пример – не единственный и не уникальный. Время было такое, и такие были люди.

- Определили радистом… Но на Вашем кителе множество боевых наград. Когда Вы первый раз оказались в бою?

- Первый бой мой пришёлся на январь 42-го. Это случилось, когда я обеспечивал связью помощника начштаба дивизии. Он выехал по заданию командования в подразделения первого эшелона. До этого я поддерживал радиосвязь, находясь вблизи штаба дивизии в лесу западнее поселка Агалатово. Прибыв в 255-ый полк мы, выражаясь военным языком, вступили в огневое соприкосновение с атаковавшими нас финнами. Говоря проще, начался бой. Стрелял и я. Бой был горячий, но финнам не удалось прорваться, и они отступили со значительными потерями. У нас тоже были убитые и раненые. А потом с помощником начальника штаба мы объехали почти весь передний край обороны дивизии и, выполнив поставленную задачу по уточнению боевого состояния частей, вернулись в расположение штаба. Вот так произошло моё, так сказать, огневое боевое «крещение».

- Опять-таки в четырнадцать лет... Может, вопрос покажется нелепым, но – страшно было?

- Я не раз и не два вспоминал тот день и задумывался: боялся ли я? Нет. Во- первых, у меня никогда не было сомнений, что мы победим, а во-вторых, не допускал и мысли, что меня могут убить, ведь я был ещё совсем мальчишкой. Нет, мне не было страшно за себя. А вот самое страшное, что довелось пережить на войне вообще, – это смерть тех, кого хорошо знал, с кем вместе воевал. В январе 1943 года я, уже сержант, участвовал в прорыве блокады. Вот тогда-то однажды мне стало по-настоящему не по себе. Разведка обнаружила вблизи нашего расположения три подтянутых с тыла свежих немецких полка – два пехотных и танковый. Они готовили контрудар с целью восстановить положение. Для их ликвидации был срочно сформирован отряд. С ним мне поручили поддерживать связь. Во время боя соблюдается особый режим ведения связи, поэтому мне надо было кое-что согласовать с радистами отряда. Он уже тронулся в путь, я отправился их догонять… и в это время в центр строя попал вражеский крупнокалиберный снаряд. На месте погибли около 50 наших ребят.

К счастью, радист остался жив, и задание мы выполнили. Но вот именно тогда я был не просто перепуган, но потрясён: повсюду валялись куски тел людей, которых знал, с которыми только что был рядом...

- Где пришлось Вам воевать после прорыва блокады?

- Последняя операция, в которой я участвовал, находясь в 123-ей дивизии, была под Красным Бором в марте 43-го.

Эта операция, её детали, смелость и безграничная отвага наших бойцов запомнились на всю жизнь. Это не громкие слова, так оно и было – просто всего не расскажешь. Лучше всего один из фрагментов тех событий в своём стихотворении «Их было восемь…» описал сразу после боя, 29 марта 1943 года поэт-фронтовик Михаил Дудин:

Пока мы воевали под Ленинградом, иногда я видел отца. Он был во мне уверен и никак не влиял на мою службу, хотя, конечно, переживал. А в мае 43-го меня направили в Первое Московское ордена Ленина Краснознамённое военное авиационное училище связи. До войны я успел окончить всего шесть классов, но учиться было легко - от товарищей не отставал, хотя многие из них пришли в училище после десятилетки.

- И снова о возрасте: в пятнадцать лет Вы поступили в училище, а в семнадцать уже стали командиром-специалистом. Как складывались Ваши отношения с подчинёнными – ведь все они были старше, а порой и намного?

- На войне возраст большого значения не имел. Ценилось другое - умение воевать, сообразительность, находчивость, самообладание. Поэтому ни меня, никого из моих товарищей не смущало, что во время фронтовой стажировки (в октябре 1944 года под Варшавой – мне как раз исполнилось семнадцать) в моём подчинении оказались люди, которые по возрасту годились мне в отцы, а то и в деды. Важно, что при этом решения я должен был принимать самостоятельно. Но как раз тогда я понял, как берегли и жалели меня старики, когда воевал в пехоте. В обороне недоедали, часто опухали от голода, даже винтовку таскать было тяжело. А разведчики, возвратившись с задания, всегда приносили мне то печенье, то ещё какую-то еду, добытую во вражеских окопах. Иногда старшие помогали мне нести упаковку питания для радиостанции. Служба есть служба, но чисто по-человечески, конечно, мой возраст заставлял старших относиться ко мне, как к сыну.

- Среди Ваших наград – медали «За взятие Кёнигсберга», «За взятие Берлина» и «За победу над Японией»…

- Да, - окончив училище, в декабре 44-го я попал в дальнюю авиацию – в боевую 326-ю Тернопольскую ордена Кутузова II степени бомбардировочную авиационную дивизию. Воевал на 2-м Прибалтийском, 1-м Украинском, 3-м Белорусском, и Забайкальском фронтах. Участвовал в боях за Кёнигсберг и Берлин. Бои там были тяжёлые. Бывало, под Кёнигсбергом в день мы теряли до 15 самолётов.

Однажды 1-я эскадрилья одного из полков, потеряла сразу девять самолётов, а лётчики были захвачены в плен. Парторга расстреляли сразу, остальных погрузили в вагон и куда-то повезли. По пути лётчики разобрали деревянный пол и выпрыгнули. Через девять дней все уцелевшие пришли в расположение части. Под Берлином потерь было уже куда меньше. Там уже было наше подавляющее превосходство в воздухе.

Победу я встретил под Берлином. С 22 апреля по 2 мая немецкую столицу бомбили беспрестанно. Мне казалось, что не было минуты, чтобы не было в небе наших самолётов. Второго мая поступил приказ бомбардировки прекратить. Мы уже знали, что идут бои за Рейхстаг. А 8 мая открылась такая стрельба, с которой никогда не сможет сравниться никакой фейерверк. Но мы поняли: это Победа!

И самыми горькими потери были именно тогда. В тот день наши комдив и его заместитель ездили в штаб армии. Когда возвращались, напоролись на мину. Заместитель командира дивизии Герой Советского Союза (звание он получил ещё за финскую) подполковник Иосиф Васильевич Матрунчик погиб. Две войны прошёл, а погиб в день Победы.

Но Победа есть Победа. Все радовались, что война окончилась. До июня мы были в Германии. Вдруг приказ – грузить технику. Все думали, что едем домой. Но когда проехали Москву, ребята, что служили до того на Дальнем Востоке, догадались, что для нас война еще не кончилась. Кстати, в боях с Японией мы не потеряли ни одного самолёта.

- Как сложилась Ваша жизнь после войны?

- Тогда расскажу сначала о семье. Родители пережили войну. Отец был ранен, контужен. Демобилизовался в 1946 году, работал в школах. Мама почти до конца жизни работала медсестрой. Дочь моя получила при Советской власти два высших образования, работает педагогом. Внук окончил матмех ЛГУ, внучка сейчас также заканчивает университет. После победы над Японией я пять лет прослужил на Сахалине, - в качестве борттехника-радиста обучал штурманов радионавигации, затем был техником в полевых авиаремонтных мастерских. Одновременно с этим учился. Днем летаешь или работаешь, а вечером и ночью «грызёшь гранит науки». Не спал сутками, но в 1950 году сдал экстерном экзамены за десять классов и конкурсные экзамены в Рижское Высшее Военно-инженерное Авиационное училище им. Ворошилова (тогдашний филиал Можайки). После окончания училища в 1955 году пять лет прослужил в Кеми инженером истребительного полка 1-ой линии, а затем ещё полтора десятка лет служил в испытательном и измерительном управлениях на ракетном полигоне в Капустином Яре, дошёл до полковника, начальника отдела, там же защитил кандидатскую диссертацию. Уже на пенсии, на гражданке проработал 20 лет на знаменитом станкостроительном объединении им. Свердлова - пока предприятие намеренно не обанкротили. Там создавал системы автоматизированной разработки программ для станков с ЧПУ. На фронте в феврале 1942-го я стал комсомольцем, в 1951 году вступил в КПСС, всегда был и остаюсь убеждённым коммунистом. Верю, что будущее человечества за социализмом – за это мы воевали и победили в 1945-м.

Подготовил Сергей Сверчков