Юрий Белов: «Нас освободили от уверенности в завтрашнем дне»

— Давайте сначала вспомним те дни.

— Об образовании ГКЧП мы узнали по радио и телевидению, никаких других источников не было. Когда нас собрал на секретариат в Смольном первый секретарь Борис Вениаминович Гидаспов, он нам сказал: «Товарищи, это что-то непонятное. Я, секретарь ЦК, ничего не знаю. Я пытался позвонить по ВЧ в Москву, но связаться с высокими лицами не удается: никто не отвечает».

Потом к нам пришла телефонограмма за подписью секретаря ЦК Шенина (он оставался ответственным за работу ЦК после того, как Горбачев уехал на отдых), предписывавшая всем партийным структурам поддерживать ГКЧП. На это Борис Вениаминович сказал: «Но я как секретарь ЦК и этого не знаю! И почему подпись одного человека?!»

Далее начались челночные поездки членов ГКЧП в Форос к Горбачеву. О результатах и содержании этих разговоров никому не было известно, поэтому возникло впечатление, что объявленное ГКЧП чрезвычайное положение находится в каком-то неопределенном размытом состоянии. Непонятно было и отношение к этому вышестоящих лиц государства, например, президента; непонятно, в каком положении партия.

По предложению Гидаспова, которое все 6 секретарей обкома поддержали, был приглашен руководитель Первого отдела. И было принято решение полученную телефонограмму сжечь и оформить протокол. Что и было сделано — от обкома телефонограмма никуда не поступила.

Это событие усугубило болезнь Бориса Вениаминовича, и он вынужден был отправиться на лечение, а в оставшиеся дни — с середины 19 по 21 августа и далее — стал исполнять обязанности первого я.

Что я могу сказать о ГКЧП? Обращение к народу, под которым я и сегодня бы подписался, было правильным. Страна была на трагической черте — быть ей или не быть как СССР. Все, о чем предупреждали члены ГКЧП, случилось. Такой документ мог быть написан людьми страдающими, болеющими за судьбу советской родины.

— А что было в Смольном?

— В Смольном было ожидание, была попытка анализа. Люди вели себя достойно, собрано. Никакой паники, никакой трусости, никаких кривотолков. Большинство из нас пришло к выводу, что партия становится заложницей мистификации. Главного мистификатора мы видели, конечно, в лице генерального секретаря, президента СССР Горбачева. У нас это не вызывало никаких сомнений.

Партия была отстранена от решения каких-либо политических вопросов, после ликвидации Народным съездом депутатов 6-й статьи. Мы перестали быть ядром политической системы, но наши противники-оппоненты поддерживали миф, что мы все еще находимся у руля. Но была совершена такая операция: впервые в истории партии на XXVIII съезде генсек избирался не пленумом ЦК, а всем съездом, и поэтому снять его можно было, только собрав съезд. Вот так он установил режим личной власти в партии.

— Что это было — заговор, переворот или, как вы говорите, мистификация?

— Когда я говорю «мистификация», то имею в виду закулисные силы, содействовавшие тому, чтобы появился ГКЧП и чтобы он был именно таким безвольным. Там собрались разные люди, но их объединяла тревога за судьбу нашей страны.

Какие закулисные силы, я поясню: это не только те люди, которые представляли 5-ю колонну, это агенты влияния, по терминологии Андропова, и, конечно же, спецслужбы США и других стран Запада. Это была редчайшая возможность осуществить развал Советского Союза, другой такой могло не быть.

Когда возникла близкая к этому ситуация в Китае, китайское руководство проявило необходимую политическую волю. Или будет спасено государство и народ, или оно будет разрушено со всеми остальными последствиями.

— Почему же ГКЧП бездействовал?

— Точного ответа я не берусь дать, но предположу: потому что не было определено, что мы пойдем на все меры, лишь бы спасти государство. Была надежда: а вдруг договоримся с Горбачевым? Еще это следствие долгих лет формирования беспрекословной партийной дисциплины: ну как я могу ослушаться генсека!

В период бездействия ГКЧП что делал президент Ельцин? Он своими указами переподчинял предприятия — все учреждения союзного значения переподчинял в республиканское. С юридической точки зрения он не имел права этого делать. Но делал! Это уже был переворот. А когда вернулся Горбачев из Фороса, по телевидению Ельцин сказал, что приостанавливает деятельность компартии РСФСР. Приостановить деятельность политической партии можно только по суду, но тогда все можно было — вот он, государственный переворот. Это первая фаза.

Вторая фаза была в декабре, когда Ельцин, Кравчук, Шушкевич объявили о роспуске Советского Союза. И Россия силком была поставлена на капиталистические рельсы.

— И каков же результат августа 91?

— В 1990 году промышленность РСФСР составляла 20 % от промышленности США — только РСФСР, а СССР — примерно 60 %. Сегодня — 3 %. Продолжительность жизни была одна из наиболее высоких в странах развитого мира — 70–75 лет, а сейчас? По развитию человеческого потенциала мы входили в десятку, а сейчас? Мы имели прочную национальную безопасность — ее больше нет. Разрушена лучшая, признанная в мире система образования, которая дала нам космос и Гагарина и все остальное. Какая сейчас может быть модернизация с такой школой?! Мы лишились резерва интеллекта, получили продовольственную удавку: большие города импортируют до 70 % продуктов, в остальную Россию — более 50 %. У нас техногенные катастрофы стали обычным явлением, уничтожена лучшая в мире энергетическая система.

Самое страшное — социальный разрыв между избранной кучкой людей, именуемых олигархами, их доходами и доходами тети Мани — уборщицы. Возникли социальные гетто, запущенные города и села, где доживают бедняки — и возникли Рублевки.

Если бы в августе 91 года они сказали: «Свобода победила, мы идем к капитализму! У нас не будет, наконец, советской власти!». Уверяю вас, народ бы ответил!

Ради чего эта свобода? Свобода от чего? Нас освободили от уверенности в завтрашнем дне. Свобода много от чего состоялась.

Источник: http://www.utrospb.ru/articles/29590/